ШКОЛА

1

Постояв несколько секунд на крыльце старинного здания, Володя не без робости потянул на себя ручку створки резной дубовой двери и вошел в небольшой тамбур, а из него - в затемненный вестибюль. Вахтер - седовласая пожилая женщина немедленно заметила его, спросила, оглядывая, как всякого незнакомого посетителя:
- С чем пожаловали, молодой человек?
Володя смутился и не сразу сказал, что ему нужно: 
- Здравствуйте! Скажите, к кому мне обратиться, я хочу поступить в школу.
- Здравствуй. Ты учился уже где-то?
- Да, только это было в другом городе. Мы недавно переехали к вам.
- Ни директора, ни завуча ты уже не застал. А вот Клавдия Николаевна, учительница по немецкому языку, еще здесь.
Подозвав пробегавшего мимо мальчика-дежурного, седая вахтерша попросила его сходить узнать - где сейчас Клавдия Николаевна, и сообщить ей о прибывшем новеньком. Когда через минуту посыльный вернулся с ответом, что в учительской никого нет, а Клавдия Николаевна у себя в классе, вахтерша сказала Володе:
- Вытри подошвы ботинок о тряпку у входа и поднимись на второй этаж к Клавдии Николаевне.
Узнав, что классная комната Клавдии Николаевны находится на втором этаже, и, получив обстоятельную инструкцию как найти нужную ему дверь, Володя из вестибюля поднялся по мраморной лестнице с фигурными чугунными перилами наверх.   
Без труда найдя дверь класса, Володя остановился, не решаясь ни постучаться, ни заглянуть. Стараясь успокоить внутреннее волнение, стал рассматривать висящие под потолком портреты, - Пушкин, Горький… В пустынном в это время коридоре, в который свет проникал через окно в дальнем торце и с лестницы, стоял обычный серый полумрак. Вдруг створка высоких белых дверей распахнулась, золотая полоса яркого света упала на ковровую дорожку, очертив на ней тень вышедшей из дверей женщины. Высокая, средних лет, в строгом коричневом пиджаке, учительница спросила:
- Это ты будешь новенький? Как твоя фамилия?
- Молотков. Володя Молотков.
- Пройди в класс, Молотков.
И они оба зашли в солнечное помещение класса.
- Меня зовут Клавдия Николаевна, - с приветливой улыбкой представилась учительница. - Ты можешь сесть за эту парту, - указала она на место напротив ее стола. - Рассказывай.
И снова Володе растерялся, не зная, с чего начать. Выход подсказала Клавдия Николаевна:
- В какой школе ты учился до этого и почему решил перейти к нам?
- Я потерял отца, - начал Володя, - нам трудно сейчас, и мы переехали в ваш город. Здесь можно поступить на работу.
- Твоя мама уже устроилась на работу?
- У меня нет мамы. Жил с бабушкой, она не может работать. Когда жить стало не на что, мы приехали сюда к моему дяде.
- Скажи, твой дядя помогает вам? - озабоченно спросила учительница, становясь серьезной.
Володя замолчал. Ему не хотелось говорить, что побывавший в свое время на зоне овдовевший дядя, дальний родственник матери, не любивший Володиного отца, встретил их неприветливо. Дядя с порога дал им понять, что если с присутствием бабушки, сразу взвалившей на себя всю работу на кухне, в огороде, по уборке дома и стирке, он еще готов мириться, то Володя уже большой, сам должен зарабатывать себе на жизнь и снимать собственное жилье. Пока же пусть живет, но с завтрашнего дня он уже должен начинать искать себе работу.   
Получив такой прием, Володя не стал ни о чем советоваться с дядей, не разговорчивым, подчеркнуто не замечающим юного родственника, словно перед ним находился не Володя, а было пустое место. Но что делать в таком положении, к кому обратиться, Володя не знал. Бабушка в этом деле была не советчица. Она горестно молчала, всё понимая, но не смела сказать свое слово, чтобы не испортить и без того нелегкие отношения с дядей.
- Я тебя слушаю, Молотков, - прервала задумчивое молчание Володи Клавдия Николаевна.
- Я не знаю, как мне быть и к кому обратиться, - сказал Володя. - Сейчас сентябрь, занятия в школах уже начались, а я хочу учиться, хочу закончить школу.
- Очень хорошо, - поддержала начатые им слова учительница. - Я думаю, ты успеешь быстро догнать товарищей по части пропущенных уроков. В этом тебе всегда помогут. А в остальном ты уже определился? Проживаешь, ты сказал, у своего дяди?
- Дядя не хочет, чтобы я жил у него. Он сказал, что я должен идти работать, а не учиться.
Лицо Клавдии Николаевны стало еще серьезнее, чем было, когда она узнала, что Володя - сирота.     
- Так, - постукивая карандашом о столешницу, задумчиво произнесла она, - и что ты думаешь делать?
- Я не знаю. Мы только вечера приехали. Мне не к кому обратиться. Бабушка ничего не подскажет, она сама боится дядю, а дядя со мной почти не разговаривает. Денег  у бабушки осталось мало, - потратили на дорогу. Я могу пойти работать, мне уже шестнадцать.
Пятнадцать ему было на самом деле. Пятнадцать.
- А спросить не у кого, ни где работать, ни где учиться, - продолжал Володя, - Я здесь никого не знаю. Вышел в центр города, вижу здание, написано «мужская школа». Зашел вот…
- И правильно сделал, Молотков, - оживилась Клавдия Николаевна. - Ты комсомолец?
- Да.
- И какую общественную нагрузку доверили тебе старшие товарищи?
- Я состоял в редколлегии.
- Это хорошо. Пишешь?
- Рисую. И пишу иногда небольшие заметки. - Тут Володя поправился, - писал.
- А почему в прошедшем времени?
Снова воцарилось молчание.
- А учился ты как?
- В основном на четверки. Табель могу принести.   
Теперь замолчала Клавдия Николаевна. Она встала, подошла к широкому окну, словно любуясь погожим солнечным днем золотой осени. Наконец, заговорила:
- Вот что, Молотков, мы с тобой сделаем. Сегодня уже поздно, ни директора, ни завуча нет. А без их согласия ты не можешь учиться в нашей школе. Тем более, что если ты будешь здесь учиться, то не сможешь работать. Для того чтобы работать и учиться, тебе надо поступать в вечернюю школу при нашем заводе. Вечерняя школа - это двухэтажное деревянное здание за небольшим парком прямо возле завода - очень удобно. А завод - на берегу пруда, его видно по высоким трубам цехов. На заводе, мне кажется, тебя вполне могли бы принять разнорабочим или учеником слесаря. Соглашайся на любую подходящую предложенную работу, на других посмотришь и себя покажешь, а там сам определишься.       
- Спасибо, Клавдия Николаевна, - поблагодарил учительницу Володя. - А зачем мне тогда сюда еще завтра приходить?
- Мы  с тобой, Молотков, рассмотрели ведь только одну возможность? А могут быть и другие. - С улыбкой ответила ему учительница. - Давай, послушаем еще нашего директора Ивана Сергеевича и завуча Людмилу Павловну.
- Хорошо, я приду, Клавдия Николаевна.
- Ну, тогда до завтра? Приходи после обеда, как закончатся уроки, примерно в это же время. И не забудь принести свои документы - метрику, табель из той школы, в которой ты учился.
- До свидания, Клавдия Николаевна!
Володя вышел в затененный коридор, и сразу исчезла солнечность, бывшая в просторном классе. Но на душе у Володи стало значительно легче, хотя дальнейшей своей участи он еще не вполне представлял. 

2

Клавдия Николаевна сама еще не представляла, каким может быть другой вариант для Володи. Но она прекрасно понимала, что работать и учиться, да еще и вести при том самостоятельную жизнь юному Молоткову в его возрасте будет чрезвычайно трудно. Она не поверила в его шестнадцать лет, хотя и не подала виду. «Он бросит учиться, как только столкнется с первыми большими трудностями, которые его неизбежно ждут впереди. - понимала она. - Надо сделать так, чтобы он ни в коем случае не бросил учебу. Но как?»
По пути домой, Клавдия Николаевна зашла в здание районной парторганизации. Здесь она бывала обычно раз в неделю, приходя на политучебу. Приехав после института в этот городок, она, как и все работающие, приступила к политзанятиям. Посещала специальные семинары и, кроме того, постоянно занималась в единый политдень - понедельник, - у старой преподавательницы Раисы Григорьевны.
Сегодняшний день не был понедельником, но она зашла к Раисе Григорьевне в ее тесный, заставленный книжными шкафами кабинетик. Раиса Григорьевна словно уже ждала ее, не смотря на визит в неурочное время.
- Так, что у нас сегодня? - начала она с традиционного вопроса.
- Лекция товарища Сталина «Об основах ленинизма», глава шестая - «Национальный вопрос».
- Уже законспектировали? О, да я вижу, вы неплохо поработали! - отметила старая преподавательница, взглянув, поправляя очки, на испещренные красным карандашом страницы шестого тома сочинений Сталина.
- Вопрос о правах наций есть не изолированный вопрос, а часть общего вопроса о пролетарской революции, требующий рассмотрения под углом зрения целого. - Начала чуть ли не дословно цитировать выделенные ею основные положения текста сталинской лекции Клавдия Николаевна. - Отсюда выводятся две тенденции в национальном вопросе: первая - стремление к политическому освобождению от империалистических уз, к образованию самостоятельных национальных государств. И вторая - стремление к хозяйственному сближению наций в связи с образованием мирового рынка и мирового хозяйства. В мире капитала это непримиримое противоречие. Для коммунизма же, наоборот, эти тенденции являются двумя сторонами одного дела освобождения угнетенных народов, так как объединение народов может произойти только через отделение колоний от «единого» империалистического «целого», через превращение их в самостоятельные государства. Отсюда выводы…
Но Раиса Григорьевна уже не слушала свою подопечную. Она вполне видела успехи своей ученицы, приносившие ей лишний раз высокую репутацию как преподавателю, и не слишком беспокоилась за нее. Остановив речь Клавдии Николаевны, она предложила ей считать, что та успешно отчиталась, и к следующему дню политучебы ничего не готовить, а, впрочем, если Клавдия Николаевна сможет, при ее-то прилежании к политучебе, она может проработать и законспектировать сразу две следующие части изучаемого ею сталинского труда.
Клавдия Николаевна как всегда не возражала. Да, эти занятия отнимали много времени. «Но ведь все учатся, все стремятся к знаниям - и взрослые и дети; век живи - век учись», - думала она. Тем более, что ей нравилось работать с трудами товарища Сталина, тексты которых все находили куда более простыми и легкими для конспектирования, по сравнению с трудами Ленина, которые также изучали и конспектировали, и язык которых казался намного сложнее.   
Закончив разговор о конспекте, женщины незаметно перешли на другие темы. Вспомнили общих товарищей, поговорили о работе. Клавдия Николаевна рассказала о сегодняшнем разговоре с Володей Молотковым - высказала свои опасения и попросила совета.
- Да, для работы он еще молодой, но посильный труд всегда можно подобрать. Положительный он мальчик, говорите?
- Производит полное впечатление такого.
- Поговорю в райкоме на заводе, пусть там подумают. Зачем мы все это так старательно изучаем, - Раиса Григорьевна подняла худенькой рукой сталинский том и негодующе потрясла им в воздухе, - если это не поможет нам устроить нормальный труд и учебу вступающему в самостоятельную жизнь хотя бы одному новому члену нашего социалистического общества? Ведь мальчик должен стать достойным строителем светлого будущего, коммунизма. Только надо помочь ему преодолеть трудности, протянуть руку помощи, не дать попасть под влияние дурной компании. Иначе он потеряет веру в людей, а мы перестанем ими быть! - с чувством закончила свою тираду Раиса Григорьевна. 
Ее последние слова особенно затронули Клавдию Николаевну.
Клавдия Николаевна облегченно вздохнула. Она рада была тем, что заручилась поддержкой в деле, которое затеяла на свой страх и риск. Отступить от бессилия что-то сделать в этой трудной ситуации, или равнодушно отмахнуться она не могла - ведь речь шла ни много, ни мало о судьбе человека. Да к тому же еще и совсем неопытного молодого человека - считай, ребенка. Человека, попавшего в трудное положение. Человека, которому неоткуда ждать помощи. Да как неоткуда? Права Раиса Григорьевна: люди мы или нет?!
После ухода отчасти успокоенной разговором Клавдии Николаевны, Раиса Григорьевна перешла в другой кабинет, в котором находился телефон, и набрала номер заводской парторганизации. К счастью нужный ей человек оказался на месте.
Рассказав о сегодняшнем разговоре с учительницей, она дотошным образом расспросила обо всех вакансиях, на которые могли бы взять Володю Молоткова. К сожалению, таких оказалось мало. Или труд был тяжелый для несовершеннолетнего, или положенного неполного рабочего дня не получалось в виду непрерывности производства, или вообще работа в ночную смену по скользящему графику. Оставались должности дворника да ученика жестянщика, а вот ученики слесаря не требовались - хватало своих практикантов из ремесленного училища.
К тому же на заводе наотрез отказывались принимать на работу человека, если ему окажется меньше шестнадцати лет. А Клавдия Николаевна уже предупредила Раису Григорьевну о своем подозрении, что Молотков вынужденно завышает свой возраст, и что только завтра по его метрике выяснится, сколько ему лет на самом деле.
Перебрав по настойчивому требованию Раисы Григорьевны все варианты, на другом конце трубки намекнули, что, кроме их завода, в городке существуют еще и столярные мастерские… да и ремесленное училище никто закрывать не собирается, там мальчик сможет закончить и среднее образование, и получить рабочую специальность,  находясь при этом на полном государственном обеспечении. Последний вариант Раиса Сергеевна отметила пока про себя как самый приемлемый.   
Входившим во время ее разговора в кабинет Раиса Григорьевна махала рукой, что означало только одно: прошу не беспокоить, дело очень важное. И все, пришедшие к ней с какими-либо вопросами, прекрасно зная этот ее красноречивый жест, терпеливо ожидали своей очереди в коридоре. Они знали, что как только подойдет их время, точно с такой же дотошностью Раиса Григорьевна отнесется, не щадя своих сил, к любым вопросам каждого из них.   

3

Придя с затаенным чувством радостной надежды в школу на следующий день, Володя услышал от вахтерши, что встреча с ним в связи с изменившимися обстоятельствами перенесена на вторник следующей недели. Это стало для него неприятной новостью. И свет солнечного дня снова померк для него.
С чем был связан перенос, Володя не знал, только догадывался, что или директор с завучем в ближайшие дни заняты, или его дело оказалось не таким уж простым. На душе снова стало мрачно и тревожно. Даже золото солнечных сентябрьских дней потускнело в его глазах. 
Так прошло еще два дня. Для Володи это было время мучительных ожиданий. Напряженные отношения в доме дяди чувствовались все сильнее, отражаясь на самочувствии Володи. Он стал нервным, дерганным, потерял аппетит, еще больше замкнулся. Время старался проводить вне дома.   
Вот и теперь он бесцельно шел по улице. Прогулки его обычно всегда приводили к уже знакомому ему старому зданию школы среди высоких разросшихся лип в саду. К самой школе Володя старался не подходить, держась на расстоянии, но неизменно кружа вокруг притягивающего его как магнит здания. За деревянным забором, обсаженным с обеих сторон березами, был школьный стадион - широкая поляна с двумя футбольным воротами. Володя юркнул в дыру в заборе, и увидел отдыхающих в двух шагах от него на траве под березами двух школьников, рядом с которыми лежал футбольный мяч. Оба смотрели на него.
Одного из них Володя сразу узнал. Это был тот дежурный, которого он видел, зайдя в школу в самый первый раз. Второй парень, повыше ростом, не был ему знаком. Володя вообще в городе еще никого из местных ребят не знал.       
- Ба! А мы, кажется, почти знакомы, - обращаясь прямо к Володе сказал, чуть приподнимаясь на локте тот, которого Володя уже видел раньше. - Это ведь ты тот Молотков, что приходил недавно к нам в школу?
- Да, кажется, виделись. 
В обычное время Володя ответил бы, может быть, не так, но сегодня голос его прозвучал тускло, ответ - невыразительно.
- Что как в воду опущенный? Ты будешь учиться у нас? - продолжал «дежурный»
- Это кто? - спросил, поворачивая голову, его друг.
- Не знаю еще, буду или нет, - ответил Володя «дежурному». - Наверное, нет. Сегодня суббота, завтра - выходной. Только во вторник все решится.
- Приезжий? - спросил у Володи второй, что был повыше ростом.
- Приезжий.
- А откуда?
Володя назвал место, где он жили раньше с бабушкой и отцом.
- Издалека! В футбол играешь? - не унимался «дежурный». - Да ты присядь!
Володя опустился на траву.
- Дмитрий, - протянул ему руку «дежурный».
- Володя.
Их руки сцепились в рукопожатии.
- Виктор, - добавил наблюдавший с некоторым недоумением всю сцену друг Дмитрия и положил сверху их рукопожатия свою шершавую ладонь.
- Ну что, кто на воротах? Один нападающий, один защитник, один вратарь.
- Не хочется что-то, - ответил Володя.
В другое время его бы и упрашивать не надо было, сам бы предложил, но сейчас…
- Эй вы, фраерá, - раздалось задиристо со стороны забора, из дыры которого вылезали двое парней, - Тольку не видели?
Володя нервно дернулся, и ему стало нехорошо от этой его нервной реакции, - не заметили бы новые знакомые, еще подумают, что испугался.
- Это кто «фраерá»? - не меняя положения, лениво, но с вызовом ответил Виктор. - Иди сюда, поговорим.
«Не хватало еще драки», - подумал Володя и насторожился.
- Да ладно вам, - так же лениво ответил спрашивавший. - Толька Прохоров моих голубей своей стаей сманил, придется договариваться. 
- Ну так и ищи его дома на голубятне, выкупай теперь своих турманов. А то, может, в футбол? А то у нас один не играет, а вдвоем сколько можно? - уже не интересно.
- В другой раз. Пока!
И те двое ушли
- «Бэшники». Из параллельного класса. Серега с Сашкой. - Пояснил Володе Дмитрий. - А мы, стало быть, «ашники». Если тебя в нашу школу примут, просись в наш класс. Наш класс и в учебе сильнее. У них все учатся «средне», успеваемость ровная, а у нас два полюса - отличники и второгодники. Вот и идет сплошная борьба за удержание первого места по успеваемости. И все равно мы впереди «бэшников».
И, помолчав, продолжил:
- Фраера… А между прочим, наша учительница по немецкому, ну, да ты ее видел, Клавдия Николаевна, однажды услышала вот это: «фраера», и, представь себе, никого не ругала, как сделали бы другие учителя. А наоборот спросила: это от немецкого «фрайер» - «свободный»? Скажи, вот это учительница! Так ведь? Ее у нас все уважают. После этого ее замечания полкласса не оторвать было от немецких словарей, отыскивали всякие похожести в разных словах…
Помолчали.   
- Ну, футбол отменяется. Купаться, вроде, не лето уже. Чем еще можно заняться? - Разочарованно проговорил Виктор. - Вы как хотите, а я тогда домой. Дела есть. Лучше сейчас сделать, раз время есть, чем откладывать.
- Помочь? - спросил Дмитрий.
- Да нет, спасибо, справлюсь. Табуретку на кухню мастерю, мать просила. «Как раз, - говорит, - одной не хватает, сделал бы». Вот и колочу. Наполовину сделал уже. Сегодня не успею, так завтра, в выходной, надо бы уже доделать.
- Ну, давай, доделывай!
- Пока, ребята!
Володя остался один с Дмитрием. Несмотря на расспросы нового знакомого, рассказывать о своем незавидном положении Володя не хотел. Разговор оттого у них никак «не клеился», становясь все скучнее. Когда паузы между редкими репликами стали уж совеем длинными, оба и вовсе замолчали. Поднявшись, и попрощавшись, пошли по домам - в разные стороны.
- Ну, а завтра-то придешь в это время? В футбол поиграем? - с какой-то затаенной надеждой крикнул, обернувшись,  Дмитрий.
Володя неопределенно махнул рукой. Что будет завтра, он и сам не знал. Он понимал, что ему хочется обязательно прийти, лишь бы не быть дома у дяди, но настроения его были такими, что даже если он и придет, ему будет не до игры, - мучительные мрачные мысли не оставляли его.

4

Дома у дяди Володю ждал неприятный сюрприз.
- Ты по каким местам ходишь? - зло спросил его дядя, как еще никогда с ним не разговаривал.
От дяди пахло водкой. 
- Просто на улице был, с ребятами из школы познакомился…
- Я не про улицу, а куда ты заходил? Тебе на завод надо чернорабочим, да в общежитие устраиваться, а ты где был?
- В школу только заходил…
- А чего из райкома эта…, - тут дядя споткнулся, - эта приходила, все расспрашивала?
- Кто? Я там не был… В школе только был, спросил насчет занятий.
- Кто! А я знаю? Еще я должен отчитываться перед ней! Может, еще перед тобой отчитаться? Мой отчет, если что, короткий будет. Видал? - Дядя кивнул на висящий на вешалке у дверей свой широкий кожаный ремень. - Разбираться не стану, так отбузгаю, на всю жизнь запомнишь, нахлебник, как по райкомам ходить, меня позорить. 
Он еле сдерживал бешенство, его неприязнь к родственнику-парнишке достигла своего пика. Нервно закурив, он вышел на крыльцо, опрокинув с грохотом в сенях пустые ведра. В воздухе зависло тягостное напряжение. 
Бабушка, молча слушавшая их разговор за занавеской кухни, вышла, взяла Володю за плечи и повела с собой. Ее руки, лежавшие на Володиных плечах, дрожали.
- Иди, поешь, проголодался ведь. - Сочувственно говорила она. - Исхудал-то! И недели не прошло, а как похудел! Господи! Что же это? В гроб краше кладут… Пошептав что-то, она мелко перекрестилась на стоявшую на угловой полке небольшую икону и стала наливать суп в миску.
- Не хочется что-то, бабушка. - сказал Володя.
Ему и вправду не хотелось есть.
- Поешь, поешь! Через силу да поешь.
И зашептала:
- Приходила женщина из райкома, спрашивала про тебя - не надо ли чего, в какой школе учиться будешь, есть ли форма, учебники, тетрадки. Я уж помалкиваю. Только и сказала, что мы после переезда, трудности у нас разные. А наш-то изверг с утра напился - отгул у него сегодня - так пьяный перед ней и завыкобенивался. Кто такая, да чего свой нос суешь в чужие дела? Я, мол, тут хозяин, что хочу, то и делаю. А она ему: «Из райкома. Интересуемся - не нужна ли помощь новоприбывшим ученикам». Как он присмирел, про райком-то услышав! А женщина та совсем недолго и пробыла. Много ли тут надо, чтобы понять всё? Ушла. Ох, хорошо, что тебя не было. Как он орал, супостат, потом пьяный-то! Просто озверел! «Чтоб духу Володькиного здесь не было!» - кричит, - «еще из-за какого-то сопляка ко мне будут всякие проверяющие ходить! Мало надо мной надзирателей на зоне было!»…
Бабка внезапно смокла, - в дом вошел дядя. Его полный злобы взгляд, каким он смерил  Володю, не предвещал ничего хорошего.
Володя молча встал из-за стола, и вышел на улицу. На кухонном столе сиротливо осталась стоять не тронутая им миска супа.   
Побродив до сумерек по улицам и никого не встретив из новых знакомых, Володя нехотя направился назад в дом дяди. Возвращаться не хотелось. Два желания боролись в нем. - Немедленно уйти куда глаза глядят, прицепившись к поезду, вскочив в кузов первого же грузовика… И в то же время - во что бы то ни стало продержаться еще два дня, дождавшись вторника, когда решится его судьба. А вторник - только еще послепослезавтра, - чудовищно далеко! Но победило все же второе желание. Тем более, что никаких отходящих из города поезда или грузовика и не было. Да и куда уйдешь? И Володя вернулся. 
А дома у дяди Володю ждала еще бóльшая неприятность. В тот же вечер взбешенный и снова пьяный дядя избил Володю, - «чтоб не ходил по школам и райкомам жаловаться».
Ночью парнишка лежал, уткнувшись лицом в подушку, чтобы никто не слышал его всхлипываний. Он долго не мог уснуть, слезы обиды душили его. Теперь он твердо решил бежать. Он понял, что тó, что случилось сегодня, теперь будет повторяться всегда. Лишь далеко за полночь он забылся тревожным сном.   

5

Скорейший уход из дядиного дома перестал быть вопросом для Володи.
Наскоро, без всякого аппетита перекусив утром только чтобы не расстраивать бабушку, Володя засобирался в город. Бабушке он шепнул:
- Если не вернусь, за меня не беспокойся. Это значит, что у меня все хорошо. Если будет плохо, ничего не получится, вот тогда вернусь - хуже-то уже не будет. Как устроюсь на работу и начну учиться, сразу напишу, но не скоро.
Бабушка, как ни странно, все поняла. За свою долгую жизнь она многое видела. И сбежавший из дома беспризорник не был для нее чем-то непривычным. Она знала, отчего на улице бывают бездомные дети: оттого, что не осталось никого из родных, от голода, от нужды, от побоев, от издевательств. От хорошего-то еще никто не убежал. Не понимала она только одного, что жизнь за прошедшие годы изменилась, что есть управа и на негодяев. Но вся беда была в том, что старость и неграмотность мешали бабушке знать многое из того, что следовало бы, а Володе все это знать не давала неопытность его молодости. Эх, если б молодость знала, да старость могла!
Перекрестив внука, бабушка прижала его к своей теплой груди и беззвучно заплакала. Володя, прижавшись к бабушке, вдруг почувствовал, насколько и она сильно похудела - кости так и ощущались под старенькой одеждой. Дав внуку немного - сколько уж смогла - денег, да сунув незаметно ему в сумку сверток с едой, бабушка еще раз его перекрестила. А потом сказала тихо:
-  Володенька, послушай меня, старую, что скажу. Ты у меня крещеный в церкви от младенчества. А вот крестик не носишь. А твой крестик крестильный я храню. Не обижай старую, надень его, милок, уважь меня. Зря я тебя тайно крестила, что ли? И не стесняйся, что крестик на тебе. Крестик, если перед кем неудобно тебе будет, уж сними, но сохрани его, а потом опять надень. Если что, - уж сними, но только упаси тебя Бог выбросить его. За то Бог накажет. Ты крестик сохранишь, а крестная сила тебя сохранит. А заметит кто у тебя его, да будет кто дразнить да приставать, чтоб снял и не носил, скажи, что это все, что у тебя осталось на память от матери. Крестик-то этот ведь она на груди носила, померла она при родах, а крестиком своим перед смертью тебя благословить и окрестить просила. Царствие ей Небесное! Первенец ты у нее был, мечтала она первому ребенку, который у нее будет, братика или сестренку потом еще родить, да вот видишь как, получилось. А отец твой молодец, не привел в дом мачеху. А ведь были, были такие гадюки, обхаживали его, да видела я - на тебя косо смотрят. Ты тогда еще маленький был, ничего не понимал. Так я их быстро отвадила. Как-нибудь уж прожили бы мы, как жили, да вот такая напасть, отец-то твой… Царствие ему Небесное! Раненый с фронта-то пришел, еще война не кончилась. Инвалид, не жилец. Так на его пенсию, да на мою и жили, как мать-то твоя померла. А родился ты как раз перед войной. В войну еще тяжелее было, да ведь выжили. Что ж делать-то теперь, как не терпеть? Я свое отжила, а у тебя все впереди. Мне грех за дарованную мне жизнь, какой бы она ни была, на Бога жаловаться. А тебе грех отчаиваться - у тебя, считай, жизнь-то по-настоящему и не началась еще. Все образуется. А крестик ты сбереги, сбереги… Я его для тебя сохранила, чтобы он тебя хранил. Это же - память о матери твоей, все, что осталось, благословение тебе родительское от нее… Береги… Сохрани тебя Бог, Володенька!
Володя заплакал. Ему вдруг стало нестерпимо жалко всех - бабушку, маму, которую он совсем не знал, отца, себя… И он ничего не говорил и не противился, когда бабушка, достав из старенького чемоданчика крестик, надела его на шею Володе. Только металлический холодок почувствовал на своей груди.
Перекрестив его еще раз: «С Богом!», - бабушка долго смотрела уходящему Володе вслед. Домой, где на кровати валялся и храпел в похмелье дядя, она не заходила, долго сидя на скамейке у ворот.

6

Вдруг рядом с сидящей на скамейке бабушкой остановился пожилой мужчина с тросточкой в одной руке и буханкой хлеба в авоське, которую он держал в другой.
- Максим Дмитриевич, - представился он. - депутат местного совета от нашей улицы. Слышал, неприятности у вас от этого… - он не договорил, лишь кивнул презрительно на окна дома.
- Неприятности… - сухо проговорила бабушка, помолчав, и плотно сжав губы снова замолкла, замкнувшись в себе. - Она настороженно относилась к разговорам с незнакомцами.
Взгляд ее остановился на какой-то далекой точке на том берегу пруда, где до самого горизонта убегали желтеющие колхозные поля, обрамленные сосняком. Казалось, она не слышит нечаянно подвернувшегося собеседника, глубоко задумавшись о своем.
- Разрешите, присяду? - депутат осторожно поставил свою трость и присел на скамью. - Стоять тяжело, а всё нога, - пояснил он.
Бабушка с понимающим сочувствием взглянула, но ничего не ответила. Тревогу о внуке и собственные невзгоды она находила ничуть не менее тяжкими.
Так и сидели молча.
Помолчав, и видя, что время для разговора, очевидно, еще не пришло, Максим Дмитриевич поднялся.
- Я здесь через пять домов живу, меня все знают, только спросите, покажут дом. Если будет буянить ваш … - тут депутат снова споткнулся, не зная, как и назвать того, кого имел  виду. - Одним словом, пишите заявление, а я по своей части сделаю все от меня зависящее. Всем миром усмирим негодяя. На него многие соседи жалуются. Да только никто не пишет заявлений, а слóва к делу не пришьешь. Вот ваш родственничек и распоясался, что управы на него не находится. Устроил тут бордель. Слыхал я, что и внука вашего он хочет выставить, чтоб не мешал ему к себе баб водить.
Бабушка молчала.
- Пойду, - тихо сказал Максим Дмитриевич, и зашагал, прихрамывая по заросшей травой улице.
«Странно устроен русский человек, - не в первый раз думал Максим Дмитриевич о мучавшем его вопросе, - он всегда чувствует несправедливость, всегда против зла, всегда сочувствует обиженным. Но почему тогда не всегда стремится наказать виновника бед? Почему терпит выходки пьяных негодяев? Неужели надеется на их перевоспитание? Почему осуждает только на словах, но не напишет заявления, по которому виновного только и можно по-настоящему призвать к ответу? От жалости ко всем - и к жертвам, и к их мучителям? - ерунда какая-то получается. От совестливого желания не осуждать других? - так ведь каждый день кумушки друг другу косточки перемывают, но чтоб всерьез… От наследия вековой забитости? - скорей всего, не без этого. От неверия  в справедливость? - вот это больше на правду похоже, хотя об этом-то как раз и не принято у нас говорить. Скажи только, - сразу со всех сторон получишь: «Да как ты смеешь не верить в торжество справедливости в стране всеобщего равенства, где классовый враг давно уничтожен?!» Классовый. Ну, а внутриклассовых врагов не бывает разве? Таких предпочитают открыто не замечать - не вписывается их наличие в красивую теорию о наступившей красивой жизни. Если и выявят - заберут тихо ночью на «воронке», как будто воры в ночи. А чего таиться, если дело твое правое? Чего таиться, если завтра весь город будет знать, потому что те же газеты на первых полосах напишут? Вот и получается - с одной стороны - всё молча, втихаря, а с другой - тут же об этом во весь голос. Выявили еще одного врага народа, и теперь-то уж точно «жить стало лучше, жить стало веселей». Да уж, веселья хоть отбавляй. И вопросов тоже. Хотя ведь, разве и хорошего мало? Разберись тут, попробуй. Уж лучше молчать. Чего ж тут удивляться, что и другие молчат? Вот и старушка сейчас тоже отмолчалась. Но как же тогда помочь людям поверит в их силу? В их коллективную силу? А сила может быть только коллективной, - один в поле не воин. Хоть в чем-то малом да должны быть победы. Такого врага в войну одолели, а с мелочью справиться не можем! Или не хотим».
Так думал Максим Дмитриевич, совершенно не понимая что происходит в  стране. С одной стороны - строим лучшую жизнь, с другой - губим начатое дело. Требуют критики и самокритики, а критиковать ничего нельзя. Об этих «крупных» делах, как их называл старый ветеран, успевший много повидать на своем веку, он научился никогда не говорить вслух. Но о мелких-то?   
Вот, например, сейчас он с горечью осознавал, что целая улица не может (или не хочет?) справиться с одним забулдыгой, предпочитая терпеть его выходки, чем раз и навсегда положить им конец.
И пожилой депутат, ветеран войны, уже думал о том, как использовать сложившуюся ситуацию в доме бывшего зэка для того, чтобы и наказать дебошира, и дать людям понять, что они - все же какая-никакая, а сила.
Через час люди уже читали висящее на телеграфном столбе объявление об общем собрании в ближайшее воскресенье, то есть ровно через неделю. Место сбора - поляна перед домом депутата от улицы, подпись которого завершала короткий текст.
- Некогда нам по собраниям ходить, дел по дому много, - говорили многие обычно в таких случаях.
Но при том на собраниях всегда было людно. Людям нравилось, узнавать что-то новое из объявлений, нравилось, что им предлагают что-то обсудить, и от их мнения может что-то зависеть, нравилась возможность открыто высказаться так, что тебя все выслушают с вниманием, все же  собрание - народный сход -дело серьезное. Собрания народ и уважал и в то же время боялся их. Уважал, как выражение воли большинства, как суд не по закону, а по справедливости. А боялся, - знал потому что, - за правду-то в Сибирь дорожка. Что при царе, что при советской власти.     
«Придут люди, придут», - был уверен депутат. Еще он был уверен в правоте начатого им дела по установлению законной справедливости. «Я доведу это до конца, - говорил он себе. - До Берлина дошли, такую мощную державу покорили, а тут в деле, плевка не стоящего, чего забуксовали?»         
   
7

Никогда еще Володя не понимал, что жизнь может быть такой некрасивой и безысходной. Да, жили они раньше небогато, даже можно сказать, бедно. Но как им было хорошо всем вместе - ему, отцу, бабушке! Дома у них никто не ругался, не пьянствовал, его никто никогда не бил. Обстановка была доброжелательная, душевная. У Володи были друзья. Учился он неплохо и в хорошей школе. Такая жизнь была для Володи нормой, и как норма даже не осознавалось каким-то особенным благом. И вдруг все кончилось. И начался ад. Все познается в сравнении. С какой щемящей тоской вспоминал Володя прошлые годы, по-настоящему понимаю им цену только теперь, когда они были волею обстоятельств безвозвратно утрачены. Оставалась надеяться только на будущее, но оно было столь неопределенным, а порой казалось просто беспросветным, что надежда на него была слишком слабым и призрачным утешением. И все же Володя верил, что когда-нибудь в его жизни все будет лучше. Вот только родителей больше нет, как же может быть лучше без них? А если еще и бабушки не будет, как тогда? Совсем один останется.
Чувствуя, что сейчас снова заплачет, Володя, постарался отогнать неприятные мысли, но не мог. Тогда он свернул в ближайший сквер и сел на скамейку. Но как только он сел на жесткие доски скамьи, боль, которую он ощутил при этом, напомнила ему о вчерашней выволочке, полученной от дяди. Володя вытерпел это. Он стал бесцельно глядеть на кусты, старые стены и крыши потемневших домов, далекое небо впереди себя. Это помогло отвлечься, но не надолго. Неприятные мысли не отпускали его из своего мучительного плена.
Он не знал, сколько времени он так просидел. Продолжая пытаться отвлечься, Володя раскрыл сумку - все ли необходимое взял? Да, вроде, все, что нужно бездомному. И бабушка, конечно же позаботилась, добавила…
«Вот подрасту, стану работать, получу первую зарплату, и куплю бабушке самую теплую кофту, чтобы ей всегда тепло было, и красивую новую шаль - по праздникам надевать и в церковь ходить, и деньги все ей отдам, а сам как-нибудь проживу до следующей зарплаты, возьму взаймы у кого-нибудь немного, потом отдам. Мне много не надо», - подумал он.
Тут его внимание привлек шум грузовика-полуторки. Грузовик!
«И что он тут делает? - Сегодня же воскресенье, выходной день!» - подумал Володя. И вдруг понял: шофер приехал домой на обед. А раз у него сегодня рабочий день, значит, работает он на базе при станции, где скользящий график и работа не останавливается никогда. На станции! Если незаметно забраться в кузов, можно будет уехать вместе с грузовиком, - не придется пешком идти до неблизкой станции. А там можно пересесть на поезд и уехать в другой город. И начать новую жизнь.
Ему и в голову не приходило, что в другом городе, где у него нет даже просто знакомых, все может оказаться еще хуже, чем здесь. Обида - плохой помощник в делах - мешала ему смотреть на вещи серьезно.
И Володя, напустив на себя безразличный вид, стал незаметно приближаться к грузовику. План удался. Володя бесшумно и быстро перемахнул сзади в кузов полуторки и залег, оставшись незамеченным, на дне, прижавшись к глухому борту под брошенным в кузов от дождя куском брезента.     
Минут через двадцать хлопнула дверь кабины и, закачавшись на колдобинах, грузовик начал разворачиваться. Далее он ехал прямо. Володя боялся выглянуть, чтобы шофер не заметил его через заднее стекло. Но по звукам  и направлению движения он понимал, что вот проезжают городские улицы, вот шум воды на заводской плотине, а вот тишина и хвойный запах - длинная лесная дорога на станцию…
   
8

А в доме дяди в это время творилось нечто странное. Бабушка, увидев, что дядя после Володиного исчезновения только обрадовался, неожиданно перестала испытывать какой-либо страх перед ним. Раньше она боялась за внука, не за себя. Теперь бояться было не за кого. И на каждое слово дяди она, между делом, вместо привычного молчания уже выдавала ему в ответ десять. Тот только удивленно смотрел, считая ниже своего достоинства связываться со старой за обидные для него ее слова. Он ничего не понимал. - что такое случилось со старухой?
- Ты чего, старая, с печи упала? - наконец, не выдержав, ответил он на очередную порцию ее ворчания в его адрес.
- Что, не нравится? А не нравится, стирай сам! - крикнула ему бабушка, словно только и ждала этих его слов.
Она пнула корыто, стоявшее на двух табуретках во дворе. Корыто опрокинулось на землю, к ногам курившего на чурбаке дяди вылилась вся вода, и только что выстиранное дядино белье и рубахи оказались в луже образовавшейся грязи.   
- И готовят тебе пусть твои подружки-собутыльницы!
Тут бабушка добавила крепкое словцо в адрес «подружек», и, утерев руки о фартук, спокойно ушла в дом.
Дядя долго сидел, соображая, что произошло.
Наконец, до него дошло, что опрокинутое корыто никто поднимать не будет, хоть до ноябрьских праздников, хоть до нового года оно тут лежи.
Вернулись времена, когда ему приходилось есть в столовых, неделями ходить в нестиранной одежде, и жить в грязных комнатах, пока редко какая его подруга не постирает ему хотя бы белье, не то из жалости, не то чтоб не так противно было лежать на серой от грязи простыне в обнимку с дружком, на котором были давно нестиранные исподники.     
Повернувшись к дому, он крикнул в окно:
- Да ладно, старая, чего ты уж так-то разошлась… Ну подумаешь, выпил вчера, имею право, не на работе же напился… Ну подумаешь, пацану всыпал, так ему же на пользу, всех пацанов так учат, и меня так учили... Ну подумаешь, работать он начнет, так ведь деньги появятся…
Ответом ему было молчание и перевернутое корыто перед глазами.
Пнув корыто и злобно сматерившись, дядя вышел за ворота. Внимание его привлекла кучка людей возле столба. По-блатному насвистывая, подошел он к столбу и пробежал глазами объявление. Ничего серьезного в нем не содержалось, даже повестка дня была обозначена расплывчато: «Разное».
«Опять обсуждать политические статьи будут, - сплюнул сквозь зубы дядя, - замордовали уже со своей руководящей ролью партии».
   
9

В понедельник - политдень - Клавдия Николаевна, как обычно после уроков в школе была в кабинете Раисы Григорьевны. Та оставила тетрадь с выполненными конспектами себе, сказав, что это, мол, можно обсудить потом, когда она все сможет просмотреть, и предложила поговорить о завтрашних делах.
Она кратко сообщила о своем посещении дома Володи и выразила мнение, что с таким дядей ему никак нельзя жить под одной крышей. Затем поведала обо всех своих переговорах с парткомами завода, столярных мастерских и ремесленного училища. По ее мнению получалось, что самый лучший вариант - училище. Определение Молоткова в детский дом предложила даже не рассматривать. Районный детдом не пользовался хорошей славой, уж это-то Раиса Григорьевна, как член комиссии по проверке состояния детских домов, а также член комиссии по делам несовершеннолетних, отлично знала как самую мучительную свою головную боль. Добивалась всеми своими силами, чтобы ее не включали в эти дурацкие комиссии, не приносящие никому ничего хорошего. 
- В училище и образование получит, и специальность.  И общежитие у них есть. И воспитанники на полном гособеспечении - и питание, и обмундирование, и все необходимое для учебы. Чего же лучше? - подытожила она свою речь.
Клавдия Николаевна была согласна - действительно, лучше ничего не получалось. Но ей было жаль, что Володя Молотков будет учиться не в их школе, она чувствовала, что по своему складу он вполне мог бы стать отличником и гордостью класса и даже всей школы.
Едва они закончили разговор, как, постучавшись, в кабинет вошел пожилой мужчина.
- Максим Дмитриевич! Рада вас видеть. - Воскликнула Раиса Григорьевна. - Клавдия Николаевна, познакомьтесь, это Максим Дмитриевич, фронтовик, а ныне народный депутат как раз с той улицы, где проживает у своего дяди наш Молотков.
- Здравствуйте! - приветливо поздоровалась Клавдия Николаевна.
- Здравствуйте, товарищи! - поздоровался и мужчина.
- Да вы присаживайтесь, Максим Дмитриевич! - предложила Раиса Григорьевна. - Рассказывайте. Клавдия Николаевна, задержитесь, мне кажется, что разговор у нас пойдет все на ту же общую тему.
И пояснила специально для Максима Дмитриевича:
- Мы как раз говорили о новом жильце с вашей улицы.
- Вот как. Понятно. - Кратко ответил Максим Дмитриевич и, обращаясь уже к Клавдии Николаевне, сказал, - да, будьте добры, задержитесь, я не надолго. 
И он кратко объяснил суть дела, о том, что слышал, что знает о судьбе Молоткова, О собрании жильцов улицы, на которое собирает народ в воскресенье.
Обе женщины, слушая его, одобрительно кивали.
- Бойцов в наших рядах прибыло! - бодро воскликнула Раиса Григорьевна.
Всякий видевший ее в такие минуты удивлялся - как в такой маленькой и сухонькой пожилой женщине вмещается столько стальной воли, неиссякаемой энергии и энтузиазма.

10

На следующий день, во вторник, в светлом кабинете директора первой городской мужской школы стараниями Раисы Григорьевны был собран представительный состав присутствующих на запланированное на это день собрание.
Кроме директора школы Ивана Сергеевича и завуча Людмилы Павловны, а также Раисы Григорьевны и Клавдии Николаевны,  здесь были представители от заводского парткома и от ремесленного училища. Здесь же был приглашенный фронтовик-депутат Максим Дмитриевич. Все ждали появления Молоткова.
Хотя до начала собрания было еще минут пять, но отсутствие Молоткова, в то время, когда столь важные лица уже собрались, выглядело странным и неуважительным по отношению к собравшимся.   
- Задерживается наш молодой человек, - по привычке нахмурившись заметил директор.
- Он придет, Иван Сергеевич. - ответила Клавдия Николаевна. - Обязательно придет. Ведь дело важное, и касается лично его.
- Хорошо бы. - отвечал директор столь серьезным голосом, что уже означало, что не миновать теперь Молоткову крепкого выговора. - Но не мешало бы ему появиться раньше. Заставлять стольких людей, оторванных от своих дел, ждать его одного! Нехоршо.
Клавдия Николаевна смолчала. Раиса Григорьевна предпочла не возражать директору, считая, что еще рано заступаться за опоздавшего, если тот и впрямь по какой-то причине на несколько минут опоздает.
Только лицо сидящего с краю Максима Дмитриевича хмурилось все больше и больше. Он явно предчувствовал что-то недоброе.     
На звонки стоявшего на столе телефонного аппарата директор не реагировал, - трубку брала секретарь в соседней комнатке, откуда доносились то стук пишущей машинки, то ее голос, отвечавший на звонки. Вот и сейчас в воцарившейся неловкой тишине было слышно:   
- Нет, нельзя, занят. Я же сказала вам, что у Ивана Сергеевича собрание… Что?
В тишине приоткрылась дверь кабинета, и заглянувшая секретарша сообщила, что Ивана Сергеевича срочно просят к телефону.
Но едва он хотел взять трубку, как секретарша подала какой-то только им с директором одним понятный знак, и Иван Сергеевич, извинившись, вышел вслед за секретаршей в «предбанник». Оттуда тотчас же стал доноситься его приглушенный взволнованный голос. Слов было не разобрать, но интонации не предвещали ничего хорошего. Присутствующие насторожились. Теперь уже не один Максим Дмитриевич хмурился и нервно переминал пальцы.
Через некоторое время Иван Сергеевич вернулся в кабинет:
- Ну вот, товарищи, и прояснилось дело нашего подопечного.
Клавдия Николаевна и Раиса Григорьевна, ни слова не говоря, подались вперед. Они, как и все ждали, какие новости сообщит директор.
- Товарищи! Мне очень неудобно перед вами, - начал железным голосом директор школы, - но должен сообщить далеко не приятные вещи. Нашего уважаемого гражданина Молоткова, как сообщили с Управления железной дороги, сегодня ночью сняли с товарного поезда. Сняли как беспризорника, сбежавшего из дома! Сейчас он доставлен на одну из станций соседнего района и находится в детской комнате милиции. Я только что говорил с ними.   
Воцарилось глубокое молчание. Все озабочено ждали пояснений.
- Нет, вы только представьте себе! Столько представительных людей, оставив все свои дела, ожидают его, чтобы помочь ему определиться в жизни, а он в это время катается зайцем на товарных поездах! И это при том, что он отлично знало предстоящем собрании! Верно я говорю, Клавдия Николаевна?
- Да, он был предупрежден…
- Вот видите, товарищи! И мы хотели рассмотреть возможность принятия такого недисциплинированного субъекта в коллектив наших учащихся! Да он нам всю дисциплину развалит.   
- Товарищи! Позвольте и мне сказать, - поднялась со своего места Раиса Григорьевна. - мы не знаем обстоятельств побега Молоткова. Есть предложение дождаться более полного доклада о причинах его побега, тем более такого внезапного - прямо накануне собрания.
- Пожалуйста, уважаемая Раиса Григорьевна! Никто вам не запрещает заниматься далее судьбой сбежавшего подростка, но что касается его учебы в нашей школе, я полагаю, что тут вопрос решен окончательно и однозначно.
Раиса Григорьевна в хмуром молчании опустилась на свое место.
Директор выждал некоторую паузу, во время которой никто не решился ничего сказать, и продолжил:
- Товарищи! В нашей мужской школе, лучшей в районе, нет места безответственным хулиганам, которых, как всяких безбилетников, ловят кондукторы, и снимает с поездов милиция. Такие развратят нам всю дисциплину. А для чего же, по-вашему, известным решением школы разделены на мужские и женские? - Директор поднял палец. - Для дисциплины! Вот что главное, товарищи. Из мальчика должен вырасти воин, рабочий, сознательный член общества. А тут такое! Ни дисциплины, ни сознательности. Нет злостным нарушителям дисциплины в нашей школе!
После его гневной речи даже Клавдия Николаевна задумалась. Ей было жаль Володю, но она, не один год проработавшая в школе, понимала, что директор в чем-то прав. Иван Сергеевич хотел сохранить школу на достигнутой высоте и никогда не позволил бы одному фактическому беспризорнику испортить показатели труда целого коллектива учителей. Он защищал не так уж легко и просто давшуюся им высокую честь школы, - это было ясно.
Многие облегченно вздыхали, что неприятные слова уже сказаны не ими. Согласиться с уже кем-то сказанными словами проще, чем самому предложить то же самое. Поэтому далее на собрании длинных речей не было. Несколько реплик, поддерживающих директора, и - всё.
Милиции по телефону ответили, что поскольку Молотков был пойман в соседнем районе, пусть соответствующие органы того района им и занимаются. И это решение устроило всех. Почти всех. Чего-то тут не понимала Клавдия Николаевна, но не могла разобраться в боровшихся в ней противоречивых чувствах. С одной стороны, она признавала, что Володя совершил серьезный проступок и должен быть наказан. Но с другой, ей было по-человечески жаль мальчика, попавшего в беду, как можно пожалеть затравленного волчонка, обложенного со всех сторон охотниками, и которому некуда деться. И Клавдия Николаевна промолчала, не сумев в охвативших ее противоречивых чувствах и при недостатке времени определиться со своей пока лишенной взвешенной четкости  позицией, и найти верные слова для ее выражения.
В глубоком раздумье покинула собрание и Раиса Григорьевна. Она прекрасно понимала, что защитить Молоткова теперь будет гораздо сложнее. Не зная еще вполне истинного положения вещей, она желала только одного: чтобы Молотков не оказался замешан в каком-нибудь серьезном нарушении закона. Тогда ему уже ничем нельзя было бы помочь, и жизнь паренька могла быть серьезно загублена раз и навсегда. 
В мрачном настроении уходил и Максим Дмитриевич. «О чем теперь говорить на объявленном собрании жильцов улицы? - с досадой думал он. - Кого обвинять? Попробуй теперь тронь этого алкоголика! Как бы вместо него не пришлось осуждать поступок его племянника. Ведь это он попал в милицию, а не тот, кому там давно следовало бы находиться. Жалко парня. Эх, поздно мы все спохватились. Отчего же так? Почему народ такой? Теперь придется вместо обсуждений дебошира провести очередную рядовую политинформацию…» Последний вариант случался не в первый раз. Давно наученный опытом, Максим Дмитриевич не зря обозначил в объявлении повестку собрания одним расплывчатым словом: «Разное», годящимся на всякие случаи жизни.       

11

Кончилось все тем, что люди, по долгу службы занятые дальнейшей судьбой Володи Молоткова, уже особо с ним не церемонились. В их глазах он был обыкновенным беспризорником, малолетним нарушителем общественного порядка. Вступило в силу действие обычного механизма закона в отношении таких малолетних правонарушителей.   
Как не проходящий в ремесленное училище в этом году, Володя был определен на один год в детский дом. А попав туда, оказался там и на все три до окончания средней школы.
Детский дом стал для Володи адом. Здесь Володя с тоской вспоминал даже жизнь в доме ненавидящего его ни за что, ни про что дяди.
И сломался бы Володя, если бы не был в таком возрасте, когда уже успел начать формироваться как личность, начав измерять жизнь исключительно положительными ценностями. Только потому и выдержал все. Но и жизнь его по той же причине стала далеко не сладкой.
В детском доме было царство полного равнодушия - детдомовцев друг к другу, взрослых - к детям. Ни одного человека здесь Володя за все три года не мог бы назвать просто своим товарищем, не говоря уже о том, чтобы считать здесь кого-то своим другом. Здесь были только враги и равнодушные к тебе и к твоим врагам. Здесь не только людей, могущих заменить человеку близких, не было, но даже больше - не было ничего от живой природы вообще - ни одного дерева, ни одной клумбы в пустом, похожем на тюремный, дворе. Даже природа была изгнана из мрачных казенных стен. Пустая площадка двора была превращена в стадион, но как он разительно отличался от того школьного стадиона, где Володя когда-то сидел на траве со своими новыми приятелями - Димой и Витей!
Три года заключения в самых нечеловеческих для ребенка условиях. Три года без единого близкого человека. Три года одиночества.
Бабушке, по возможности (это случалось редко) навещавшей его, Володя ничего плохого не рассказывал. Старался даже казаться веселым. Да старую не обманешь! -
- Похудел-то как! - проводила она рукой по его щеке, и замолкала, ни о чем не расспрашивая.   
Эти страницы, как худшие в жизни Володи, мы опускаем, чтобы не вдаваться в описание унижений, попрания человеческой личности, и смертной тоски его живой человеческой души. Ни один человек, испытавший и перешагнувший через это, не захочет вспоминать бывшее с ним. 

12

Когда Володя вышел из детского дома, из этого античеловеческого заведения, ему долго не верилось, что он снова свободный человек.
Бабушки к тому времени уже не было в живых. Дядя окончательно спился, никакого Володи не знал и знать не хотел, а все его проданное-перепроданное хозяйство перешло в руки совершенно незнакомых Володе людей. Делать ему здесь было нечего.
Сидя на скамейке городского кладбища у креста на могиле своей бабки за старой закрытой церковью под ржавой крышей, аккуратно распоров уголок подклада казенной куртки, Володя вынул тщательно хранимый им крестик на белом шнурке - благословение ему, единственная памятная вещь, оставшаяся от матери и переданная ему бабушкой. Оглянувшись, - не увидал бы кто, - быстро надел крестик через голову на себя. Расправил воротник, подтянул пояс. Еще раз оглянулся. Перекрестился неумело на могильный крест. Молитв он не знал. Помолчал, вздохнул… 
Спустя некоторое время Володя не спеша шел по улице городка, ощущая полную волю и полную пустоту. Куда идти? К кому? Его никто не узнавал, и он никого тоже - так все изменились. И всё же…
По привычке ноги сами несли Володю в центр, где под старым липами возвышалось темно-кирпичное здание знакомой мужской школы. Здесь почти все осталось, как было, только кусты и деревья заметно разрослись. И вдруг Володя увидел идущую по аллее навстречу ему знакомую фигуру. Ее он не мог спутать ни с какой другой. Это было просто невероятно! - Навстречу шла Клавдия Николаевна!
Володя почувствовал как заколотилось сердце в груди. Он чуть замедлил шаг, прислушиваясь к тому, как какое-то хорошее чувство теплеет в его израненной душе. Он подумал, как бы удобнее начать разговор. Поравнявшись с учительницей, мельком взглянувшей на него, он уже приготовился с улыбкой сказать: «Здравствуйте, Клавдия Николаевна! Не узнаете?»
Но Клавдия Николаевна, глядя куда-то вперед, прошла мимо. Она действительно не узнала его - так сильно он изменился за эти годы.
На минуту Володя опешил. Расстояние между ним и уходящей учительницей росло. И Володя понял, что или сейчас, или никогда. Ведь один раз он уже упустил шанс.
- Клавдия Николаевна! - громко позвал он.
Учительница сделала несколько замедляющихся шагов и остановилась. Не спеша обернулась - она не понимала, кто мог позвать ее. Взгляд ее внимательных глаз остановился на Володе.
- Клавдия Николаевна, вы не узнаете меня?
И понимая, что она не узнаёт, поспешил добавить:
- Я Володя Молотков, помните? Тот самый, что когда-то приходил проситься в вашу школу, я хотел учиться в ней.   
- Володя Молотков… - рассеянно повторила с несколько отстраненным взглядом учительница. - Что вам нужно, молодой человек?
- Я Володя Молотков…
- И что? - невозмутимо ответила Клавдия Николаевна. - Какой у вас вопрос ко мне?
Воцарилось неловкое молчание. Подождав несколько секунд, Клавдия Николаевна повернулась, чтобы уйти.
- Я…- начал Володя и осекся.
Дальше он не мог говорить. Конечно, все должно было получиться иначе при их встрече, и Володя обязательно нашел бы слова, что помогли бы учительнице вспомнить его. Но тут произошло то, чего Молотков никак не ожидал.
Хоть жизнь в детском доме и закалила его, и он быстро нашелся бы что сказать и как выйти из затруднительного положения, но… Володя вдруг почувствовал, что сейчас у него в самый неподходящий момент брызнут неотвратимые, предательские слезы. Он резко повернулся и быстро зашагал, чтобы его невозможно было нагнать. После этого всякое возвращение и объяснение перестало быть возможным.
«И чего я, дурак, суюсь к ним всем?! - с обидой подумал он. - Она за три года даже не поинтересовалась что со мной, а мне ее зачем было помнить? Не верю я вам всем.  Зачем только я заговорил с ней! Вот болван!» - думал Володя.
Вокруг все молчало, словно перестало существовать. И вдруг, спустя какое-то время:
- Молотков! Постойте! Я вспомнила. Это же ты приходил к нам в школу, подождите же, мне за вами не угнаться… Молотков! Володя! Я вспомнила тебя!
Но Володя уже не слушал. Он бы и остановился, но слезы градом катились по щекам, и он уже не мог ни утереться, ни обернуться, чтобы не выдать их. Внутри стремительно нарастало чувство еще во многом детской обиды. Выйдя с аллеи на улицу, он свернул налево, боковым зрением заметив, что учительница, хоть и идет следом, но еще довольно далеко. За углом он успел поспешно осушить рукавом лицо и, выйдя на улицу, купил в табачном киоске пачку «Казбека». Володя не курил, но сделал так специально, хоть и понимал, что это по-дурацки. Чуть не разорвав, распечатывая, пачку, неловко вынул дрожащими мокрыми от слез руками папиросу и, попросив огоньку у курившего на лавке дворника, сделал вид, что глубоко затянулся, на самом деле просто подержав дым во рту  выпустив его густой струей. Вразвалку, он пошел, не оглядываясь, дальше.
Свернув еще раз в заросший лопухами переулок, и тем самым исчезнув из зоны видимости учительницы, он выломал доску в заборе, пролез в дыру и очутился в зарослях на берегу реки. Спустившись ниже, где его никто не мог увидеть, Володя упал в траву под густыми тополями, выкинул в воду «Казбек», и снова залился горькими слезами.
Плакал он беззвучно. Откуда-то не так далеко до него донеслось:
- Володя! Молотков! Ну я же из-за тебя опаздываю на политзанятия! … Куда-то исчез… 
И дальше - тишина. Стрекот кузнечиков в траве, шелест птиц в листве кустов, тихий плеск воды…

*       *       *

Тихим пасмурным днем, спокойным и неярким, в серой куртке, широких  штанах и кепке, шагал по улице небольшого городка молодой парень с грустным взглядом на юном лице. Он останавливался возле каждого стенда с бесчисленными объявлениями «Требуются», «требуется», «требуются…», выбирая из них лишь те, что заканчивались словами: «жилплощадь предоставляется». Запоминая адреса и сравнивая предлагаемое, он шагал дальше по улицам. Затем свернул направо - так было короче пройти к нужному ему предприятию - его стройная фигура стала удаляться вглубь аллеи неподалеку от потемневшего здания городской мужской школы  №1. На школу молодой человек старался не смотреть, - он был уже взрослым…