КРАЖА  В  МУЗЕЕ

детективная история

Осенняя погода была столь отвратительна, что я мог бы обрадоваться, войдя в сухой и теплый вестибюль нашего городского музея. Мог бы, но не обрадовался, - потому что музеи я ненавидел еще больше, чем ноябрьское ненастье. Музеи я вообще ненавидел больше всего на свете. Эта ненависть пустила корни в моей душе еще в начальных классах школы, когда нас, первоклашек, чуть ли не каждый день таскала сюда на экскурсии наша классная дама - старая дева по прозвищу Камбала. Ее надоевшие всем экскурсии продолжались несколько лет подряд, пока Камбала не добилась-таки своего. Во-первых, - вышла все же замуж за того охранника из музея, на которого положила глаз, как только приехала в наш городок. Во-вторых, взрастила во всех ребятах нашего класса стойкую ненависть ко всем музеям, какие только есть на свете. И хотя один парень из наших после школы и университета - невероятно, но факт! - пошел работать именно в этот музей, я был уверен, что сделал он это с единственной целью: когда-нибудь при удобном случае взорвать или спалить это античеловеческое бесовское заведение. Прозвище у парня было - Бобби.   
Вот этого-то Бобби я и заподозрил первым делом в недавней краже из музея какой-то паршивой статуи. По поводу этой кражи я, собственно, и был приглашен в музей в качестве частного сыщика, каковым, кстати, по роду деятельности и являюсь. И, хотя, я сразу же после свадьбы Камбалы, когда наши экскурсии наконец-то прекратились (это было уже в конце выпускного класса), дал клятву никогда больше не переступать ненавистных музейных порогов, я все же вынужден был это сделать сегодня. Был вынужден, потому что дал себе новую клятву: во что бы то ни стало оправдать Бобби. Новой клятвой я, как мне казалось, вполне мог искупить грех своего страшного клятвопреступления, - эта мысль успокаивала. Правда, параллельно появлялось чувство, что я на всю жизнь обречен ходить в этот музей, и это изрядно портило мне настроение. 
Кабинет директора находился на другом конце здания, и мне пришлось идти через все пять музейных залов. Хорошо хоть, что число их с годами не увеличилось. Пока я шел, я зажмуривал глаза, боясь, что меня стошнит, если я лишний раз в своей жизни увижу эту модернистскую мазню, висящую на стенах, или чучело доисторического единорога, которому мы, еще будучи первоклашками, открутили хвост и пугали потом им девчонок. Ничего не видя с зажмуренными глазами, я налетел на бродившую в залах уборщицу. Жаль, что не на какой-нибудь макет из числа выставленных здесь, - одним ненавистным мне предметом стало бы меньше.
- Ходят тут всякие, только грязь таскают! - набросилась на меня уборщица, с ожесточением затирая оставленные мною следы (чтобы побольше нагадить музею, я, отправляясь сюда из дома, специально выбирал самые грязные улицы).
Уборщица с таким остервенением орудовала шваброй, что ухитрилась дважды со всей силой двинуть ее концом в солнечное сплетение какому-то мраморному Геркулесу, чуть не разнеся его вдребезги. За это я мысленно простил ее родителям все их промахи в воспитании дочери.
В кабинете директора я задержался недолго. Надо ли объяснять, что директором там была теперь наша Камбала. Как жаль, что она перешла туда работать уже после того, как я закончил школу, а не перед тем, как я поступил в нее учиться.
Пары минут мне хватило на то, чтобы уловить суть дела.
Итак, некая мадам Смит (ее, видимо, в детстве никогда не водили в музеи) подарила нашему заведению скульптуру известного художника-авангардиста и пообещала оплатить косметический ремонт здания. Вчера скульптура бесследно (и, надеюсь, навсегда) исчезла. В полицию дирекция не заявила, боясь огласки, - узнав о небрежении ценностями, меценатка (и откуда только такие уроды берутся!) могла не дать обещанных денег на ремонт. Музей под предлогом предстоящего ремонта закрыли и срочно вызвали меня, как единственного в городе частного сыщика, прославившегося стопроцентной раскрываемостью преступлений. Последнее - сущая правда. Единственное дело, которое за три года моей практики было мне поручено и с блеском мною раскрыто, не оставляло в том сомнения. Не беда, что некий конокрад Васило, сидящий теперь за решеткой, и целая свора его адвокатов до сих пор доказывают обратное, - пока ведь не доказали. Думаю, и не докажут. Покажите мне хоть одного судью, который согласился бы признать, что ошибся в своем решении.
Как бы мне не хотелось побыстрее покинуть музей, но - что поделаешь! - пришлось осмотреть место кражи. Скульптура была модернистской, представляла собой сваленное в кучу ржавое кровельное железо (мне показали фотографию) и носила идиотское название «Рождение Венеры». Уж лучше бы назвали: «Смерть Камбалы». Как на грех, скульптура находилась и была украдена из особо ненавистного мне Синего зала. Именно в этом зале Камбала во время экскурсий заставляла нас торчать часами, да еще и «хорошо себя вести», пока сама калякала с дежурившим тут ее возлюбленным - тупорылым громилой по прозвищу Кинг-Конг. Впрочем, особо я тут не задержался. С самого начала мне все было ясно.
Выйдя наконец-то на улицу, я с наслаждением свободно вздохнул. Я вновь почувствовал себя человеком. Жаль только, что Камбала не согласилась с предложенными расценками за мои услуги (сумма была определена мной не без жгучего желания разорить музей дотла) и мне пришлось соглашаться на гораздо меньшее.
Итак, - думал я, - совершенно ясно, что скульптуру украл (а еще лучше - украл и уничтожил) Бобби. Его во что бы то ни стало надо оправдать, хотя и говорят, что героические поступки не нуждаются в оправданиях. А вот Камбалу (какой удобный случай!) надо засудить, упрятать пожизненно в тюрьму, на каторгу, лучше всего - вообще подвести под расстрел, но, боюсь, будет трудно подбить судей на это благородное дело.
После того, как решение было принято, оставалось только опросить всех причастных к музею лиц и сочинить заключение по этому делу. Этим я и занялся.
На другой день я, преисполненный самых радужных надежд, отправился к Бобби. И тут-то меня и постигло величайшее разочарование в моей жизни. Я до сих пор не могу прийти в себя от человеческой низости. Бобби, этот кретин, о котором я так хорошо думал, начал разглагольствовать о какой-то огромной художественной ценности пропавшего ржавого железа. Что это, мол, так называемый «ржавый период» в творчестве великого художника, - как, например, у Пикассо были «розовый» и «белый» периоды. Что работ «ржавого» периода - раз-два и обчелся. Что эта никуда не годная «скульптура» была уникальна... Меня стало плющить и чуть не стошнило. А когда я, наконец, понял, что Бобби не шутит и не разыгрывает меня, я чуть не умер от такой подлости. Какой предатель! И он с ними заодно! И, знаете, что этот оборотень и перевертыш напоследок заявил? - Сказал, что если я десять школьных лет провел в музее и так и не сумел увидеть в его коллекциях ничего ценного, то таких, как я, надо лечить, хоть это и бесполезно, а еще лучше - усыплять, как бешеных собак. И, что я ничего не понимаю в искусстве, и что, как все глупцы, думаю, что и другие обязаны по моему примеру тоже ничего не понимать. Но, что таких дураков, как я, к счастью, в природе почти не встречается. И что... Нет, не хочу вообще об этом рассказывать.
Я вычеркнул Бобби из своей памяти и понял, что и его тоже было бы неплохо сослать на галеры вместе с Камбалой.
Что было делать? Из музейщиков оставался недопрошенным один лишь верзила Кинг-Конг. Но при одной мысли о том, как я стану вытягивать из него показания  против Камбалы, мое воображение живо нарисовало цветную картинку неизбежного для меня финала: «Я тебе академиев не кончал, - сказал бы мне в своей манере Кинг-Конг. - Ндрав у меня крутой, сам знаешь...» Нет! нет! Не хочу даже думать о том, что последовало бы дальше.
Тут я совсем приуныл. Но спасительные идеи на то и спасительные идеи, чтобы осенять нас в минуты, когда мы больше всего нуждаемся в спасении. Именно такая идея меня и осенила.
- Уборщица! - воскликнул я. - Ведь она тоже работает в музее и может дать показания!
Далее я рассуждал очень просто: блюдя чистоту в музейных залах, эта женщина просто не могла не заметить утром после кражи подозрительных следов на паркете. Значит, вся задача состоит лишь в том, чтобы внушить уборщице мысль о принадлежности таинственных следов Камбале. Да, пожалуй, и этот предатель Бобби тоже мог оставить рядом свои следы. Но если их было двое, то почему бы и Кинг-Конгу не быть с ними заодно? Да, да! - пусть уборщица вспомнит, что неизвестные следы были от трех человек, и что эти следы один к одному совпадали со следами всей музейной троицы, точнее - шайки отъявленных преступников, конфигурация следов которых уборщице отлично известна. Лишь бы уборщица все это вспомнила! Ну, а если заартачится, - что ж, у меня на этот случай есть свои проверенные средства, отлично освежающие память. Пара суток в темной сырой камере с сороконожками - и клиент готов. Такая память развивается, что хоть в цирке ее за деньги публике демонстрируй, хоть иностранный язык начинай успешно изучать.
Не падать духом! У меня еще есть шанс! - С этим оптимистическим настроем в душе и мыслях я и бросился к дому, в котором по слухам уборщица снимала комнату. И, что вы думаете? - Есть же радости в жизни! Я всегда верил, что мерзкие события должны уравновешиваться чем-нибудь хорошим, - так и случилось. Наконец-то мне по-настоящему повезло. Но, - все по порядку.
Подхожу к дому. Постучал. Открывает мне эта мымра, молча впускает в комнату, запирает дверь. И тут... Вы себе представить не можете! - Бросается внезапно мне шею, чуть с ног меня не сбила, а сама вопит: «Наконец-то! Наконец-то!» Представляете мое состояние? Я ничего не могу понять, а она: «Как?! Джек! - (я и забыл сказать, что кличка у меня - Джек) - Ты не узнаешь свою маленькую куколку?» Ну и физиономия у меня, наверное, была в этот момент. - Уборщица как взглянула на меня, так сразу о чем-то вспомнила. «Ах, - говорит, - я и забыла!» И ... сбрасывает с себя парик, накладные брови,  халат свой рабочий, грим смывает... Я так и ахнул: стоит передо мной моя бывшая одноклассница, и одно свое: «Джек! Ты меня не забыл? Наконец-то ты со мной!» Я ничего понять не могу: к чему весь этот маскарад? Что вообще здесь происходит? И тут меня осеняет: ну, конечно же! Бросил взгляд за окно, - точно! - стоит во дворе сарай, крытый подозрительно ржавым железом. А уборщица, - ее, кстати, Африкановной звали, - словно мысли мои угадала, переключилась со своих воплей на деловое объяснение:
- Джек! - говорит. - Я десять лет по тебе сохла, неужели ты не понял этого до сих пор?
Кое что, наконец-то, стало для меня проясняться. Я вспомнил все то, что мне раньше про Африкановну и про ее ко мне отношение говорили, и сделал вывод, что все это, судя по всему, было правдой (и чему я никогда не придавал никакого значения). Эта девица положила на меня глаз еще в школе. Правда, она была года на три старше меня и, чтобы учиться со мной в одном классе, специально стала хронической второгодницей, - как раз к выпускному классу добилась своего. Она так выделялась среди нас своим возрастом, что в школе ее даже звали по отчеству - Африкановной (имени ее до сих пор не знаю). Мы с ней даже пару дней за одной партой сидели, пока не подрались. Я и подумать не мог, что все ее чувства всерьез. Ну, история - прямо как в романах.         
Короче, стоило мне только появиться у Африкановны, как глаза мои раскрылись, и я узнал для начала следующее:
Моя слепота в отношении ее достоинств сделали свое дело: после школы, Африкановна уехала в другой город, пытаясь забыть меня. Не тут-то было. Вернулась, - сердцу не прикажешь. Чтобы быть рядом со мной, но ничем при этом себя не выдавать (на всякий случай), Африкановна и устроила весь этот маскарад. Вот такая история.
Ну кто еще после этого мог устроить похищение скульптуры из музея?! - Чего тут гадать? - Ясно, что Африкановна все это подстроила. Ведь знала, что меня позовут расследовать это дело (больше-то некого), знала, что приду сам к ней домой с допросом. Впрочем, это не меняло моего к ней отношения в плане личных чувств. Я по-прежнему не обнаруживал в подруге школьного детства никаких достоинств, хотя и осознавал вполне, что ту благородную роль, которую я по наивности приписывал этому негодяю Бобби, добровольно взяла на себя Африкановна, за что ее можно было только похвалить.
Африкановна же, видимо, по-своему истолковала мою радость, - без конца бросалась мне на шею, продолжала визжать: «Наконец-то! Наконец-то ты нашел свою куколку! Джек!!!», пока я ей не сказал, что у меня от ее визга заболела голова. Как только вопли на мгновение прекратились, я, пользуясь паузой, перехватил инициативу и начал допрос главной свидетельницы.
И тут меня ждало очередное разочарование (не слишком ли много разочарований на мою умную голову в эти дни?) Подумать только! - Африкановна заверила меня, что, конечно, она с радостью бы украла и уничтожила вообще все экспонаты музея, и давно бы уже сожгла само здание, если бы только знала, насколько сильно меня это могло обрадовать. Но, - увы! - цель ее приезда в наш городок была совсем другая. И она, - нет, вы только подумайте! - вовсе не крала никаких статуй, ей был нужен только я. И сарай за окном крыт вовсе не деталями скульптуры, как я надеялся. А кто украл музейное железо, - она, видите ли, не знает! Дальше слушать этот бред было невозможно. Обругав Африкановну на чем свет стоит за ее непрошибаемую тупость, я хлопнул дверью и направился к себе. Настроение было в очередной раз испорчено. Лишь появившаяся уверенность в том, что теперь-то уж Африкановна обязательно что-нибудь уничтожит или испортит в музее, стала некоторым утешением на мрачном фоне моего душевного состояния. 
Вернувшись домой, я лег на диван и стал рассуждать логически. Итак, от Африкановны я услышал не так уж и много (если не считать ее глупых признаний в любви). И все же кое-какая зацепка появилась. Африкановна говорила, что исчезновение скульптуры заметили утром после санитарного дня. Конечно, я полюбопытствовал: была ли скульптура накануне днем на месте? Уборщица не могла ничего не заметить в такой день, как санитарный, когда положено протирать пыль во всех самых укромных уголках здания. Но, оказывается, санитарным днем у них в музее называлось совсем иное. Просто, когда Кинг-Конгу или Камбале, весьма неравнодушных к джину, вдруг особенно сильно приспичивало припасть к источнику с любимым напитком, на двери музея вывешивалась табличка «Санитарный день», после чего музейная администрация и весь штат предавались пьянству. Когда одного дня не хватало, на дверях писали: «Санитарная неделя», бывали у них и «Санитарные месяцы». Это уже наводило на мысли.
Ну, конечно! Как я сразу не сообразил? Кинг-Конг!!! Он украл статую. После «санитарного дня» опохмелиться надо? Надо. А денег нет, скуповатая (я убедился) Камбала не дает. А тут - кровельное железо впустую пропадает. Если продать подешевле, так с руками оторвут. Только Кинг-Конг мог это сделать.
Допросить громилу было так соблазнительно, что я, забыв о предосторожности, тут же направился к нему. Это все, что я могу сказать. Что было дальше - рассказывать даже не хочу, разговор с Кинг-Конгом получился именно таким, каким я и представлял его себе. Ну, в общем, не хочу рассказывать и все. Не стоило и ходить, когда исход предприятия заранее известен. И все же, при всей моей возросшей ненависти к громиле, для себя я отметил, что Кинг-Конг не крал железных листов. Посмотрев на него, я понял, что после санитарного дня он не только не был в состоянии воровать скульптуры, но и вообще хоть что-то делать. И соседи его подтверждают: не выходил из дома несколько дней.     
Вот, допрошены уже все, а ясности не прибавилось. Подумав, я принял решение пойти по второму кругу. Что-то я, видимо, упустил, не заметил. Эта неудача изрядно меня разозлила и придала моим действиям удвоенную энергию.
Самым решительным образом влетел я в кабинет Камбалы, - она даже отшатнулась, едва глянула на меня. Тут я ей и выложил свой главный козырь, прямо сказав, что подозреваю ее саму и всю ее компанию - весь этот музейный шалман - Кинг-Конга, Бобби... Вы бы видели испуг на ее лице! Но, увы! - Испугалась она не моих обвинений, а объяснений с мадам Смит, которая прислала на днях письмо с обещанием приехать в музей, правда, не сейчас, а после ремонта. Время еще имелось, но его было мало. Камбала буквально умоляла меня спасти положение! Она была согласна на все, чем я тут же разумно воспользовался: оплата моих услуг по договору была увеличена и мне даже выплатили повышенный аванс. Что-то не похоже было, чтобы именно Камбала и совершила преступление - кражу скульптуры. На нее вообще было жалко смотреть, - впервые в жизни в моем сердце шевельнулось что-то вроде сострадания, желания помочь ей.  Но, конечно, сослать Камбалу на рудники для меня было куда важнее, чем выполнить моральный долг христианина. Стараясь придать голосу побольше суровости, я посоветовал ей тянуть как можно дольше с окончанием ремонта в музее, а заодно держать своего дружка в хорошей узде.
По второму кругу, так по второму кругу. После Камбалы я направился к Бобби. Хоть я и был уверен, что Бобби ничего не воровал, но ведь иногда со всеми бывает, - чего не сделаешь по пьянке!
Но оказалось, что Бобби в «санитарном дне» не участвовал. На него и похоже: весь такой «правильный», не пьет, не курит, искусством увлечен. Такой, скорее, сам в музей что-нибудь притащит, чем вынесет оттуда. Похитить пропавший «шедевр» он, конечно, никак не мог. Мы с ним совсем немного поговорили. Держался Бобби сдержанно, - по всему чувствовалось, что убит горем от пропажи такого «сокровища», как старая ржавчина. Не удержался я, просто так из любопытства спросил у него: чего он нашел в этом своем модернизме, где все делается через задницу, - из вторсырья статуи какие-то?... А он мне с вежливой иронией:
- Знаешь, Джек, а ведь из тебя тоже вышел бы отличный художник-авангардист.
Уже до оскорблений дошел, сволочь! Я ему с сарказмом:
- Бобби, померяй себе температуру.
А он:
- Я знаю, что говорю. Жаль мне таких.
Пожалел! Ну надо же!
- Это отчего же, Бобби? - ласково так спрашиваю, а у самого уже шея побагровела, кулаки сжались.
- Да оттого, Джек, что делаешь ты все через задницу, а это - как раз модернистский метод, сам же говоришь.
Я чуть не задохнулся. А он:
- И этого метода в тебе - как мусора на свалке. Будь у тебя чуть побольше ума, авангардистом-миллионером мог бы стать. Но избыток «метода» твоего все мозги из тебя, похоже, вытеснил.
А я его, этого урода, еще оправдать сначала хотел!
Вернулся домой, на диван лег, думаю. И чем больше думаю, тем больше никакого выхода не вижу. К Кинг-Конгу снова идти не хотелось. Африкановну, разве что - на этот раз с пристрастием - допросить? Набрал номер шерифа, - мы с ним друзьями были, - попросил, чтобы его ребята на пару дней Африкановну в камеру поместили. Шериф мне это пообещал, и я успокоился. Все! Не хотят сознаваться добровольно, - буду принимать меры. Пора кончать с этим делом, выхожу на финишную прямую.
В те дни я чувствовал себя таким уставшим, что, пересчитав полученные от Камбалы деньги, понял, что могу позволить себе небольшой отпуск. Заказав билеты на южный курорт, я спокойно отбыл. Пусть музейщики пока слегка поволнуются без меня, - опыт подсказывал мне, что такие вещи тоже помогают раскрыть преступление.
...   
Целый месяц я наслаждался жизнью на песчаных пляжах теплого моря. Наконец, стало надоедать. К рождеству как раз и вернулся домой. Лежу на диване, еще от южных впечатлений не могу отойти. Думаю: вот, отдохну после дороги, отмечу праздники, а там кто-нибудь, глядишь, и сознается в краже.
Позвонил шериф. Поздравил меня с возвращением, профессионально расспросил о тех развлечениях, которые традиционно ждут всякого свободного человека, приезжающего к морю. Под конец разговора он вдруг вспомнил: «Да, а что делать с уборщицей из музея? Выпускать?» Кретины! Они продержали ее в кутузке с сороконожками больше месяца! Я про нее позабыть успел. Но ничего плохого, конечно, в том не было. Практика показывала, что долгие отсидки в холодной побуждают людей к такой натуральной чистосердечности в признании своей или чужой вины, что я мог считать дело закрытым. На душе легче стало.
Но как же я рвал и метал, когда выпущенная из кутузки худющая Африкановна тут же снова принялась за старое. Она бросалась мне на шею с воплями: «Наконец-то! Джек! Ты снова нашел свою маленькую куколку!», но про то, кто украл скульптуру – ни слова. Какое тут освежение памяти! – Африкановна, пока сидела, вообще успела забыть и про музей, и про кражу.
Но самое ужасное, – громила Кинг-Конг стал каждый день собственной персоной наведываться ко мне домой – узнавать как я «отрабатываю полученный мною аванс». Я бы, конечно, мог избежать этих встреч с ним, но увеличивающееся день ото дня число ужасных фингалов на самых видных местах, не позволяет мне покидать дом в светлое время суток. А тут еще Африкановна пристала. То она придет, то громила, - ни от кого покоя нет. Разве можно работать в такой обстановке?
И однажды ночью, не выдержав незаслуженных побоев и приставаний, я сбежал. Нет, я бы, конечно, раскрыл это преступление, но раз мне создают нерабочую обстановку, что же делать? Живу я теперь в другом городке, под другой кличкой, о роде моих занятий – лучше не спрашивать. Зато здесь нет ни Кинг-Конга, ни Африкановны, а самое главное – нет ни одного музея. Чуть не забыл, - я снова дал себе самую страшную клятву никогда, никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах не переступать ни одного порога ненавистных мне музеев. И больше я свое слово не нарушу, - теперь я знаю, сколько неприятностей такое нарушение может доставить честному человеку.
Да, а кто же украл скульптуру? – А черт его знает! Пусть теперь сами разбираются.

От автора

И все же, очевидно, читатель ждал не такого конца. Прозорливо предвидя реакцию читателя, автор решил-таки раскрыть тайну исчезнувшего шедевра. Скульптура из ржавого железа вполне оправдывала свой статус шедевра модернистского искусства, ибо содержала в себе некоторую концептуальную изюминку. По воле своего создателя она была исчезающей скульптурой, то есть развивала свои сложные формы не только в пространстве, но и во времени. Существовали же саморазрушающиеся, самовозгорающиеся, самовзрывающиеся произведения. В истории модернизма была даже выставка «Пустота», где зрители обозревали голые стены. Ржавое железо исчезло, потому что таков был концептуальный замысел скульптора. Но ни Камбала, ни кто иной об этом не знали. Некая мадам Смит, подарившая скульптуру музею, конечно, была посвящена в творческий замысел знаменитого модерниста, но молчала по понятным причинам. Так кто же унес скульптуру? – Конечно же, кто-то из тех, кто ее и принес в музей. Это могли быть люди мадам Смит  или самого автора шедевра, - они, в отличие от главного героя, хорошо сделали свою работу.

Отредактировано Vovka (5 апреля, 2012г. 21:27:11)